Остальные. Часть 1 - Р. Л.

мхомхмомомхомоумохомоохмомохоумохомомуомхоммохомхо

уммохоммххмхомохмухомохмухохомммммммммухом. Ряд из шести человек. Почему кит-то? Какой же он красивый! Настоящий кит. Ряд из шести человек. Пять – спят: девушка, женщина, женщина, мужчина, пожилая. Шестой, юноша, читает. Но первая, с буро-фиолетовыми ногтями, со стрелатыми стрельчатыми стрелатыми похожими на стрелы стрелатыми меховыми украшениями пальто, тоже фиолетовыми, тоже фиолетового, кажется, просто закрыла глаза. Вторая – в красном спортивном комбинезоне – и вправду спит, спит? Правда спит, роняя уранивая роняя упадая роняя время от времени голову головой. Третья открывает глаза, ресницы удлиненные, и улыбается, то есть удлинённые тушью то есть длиннее чем на самом деле то есть она их удлинила и они стали длиннее они такие длинные, и улыбается, глядя ни на что, ни на что не глядит, не смотрит, блестящими в прожилках закрашенных губами, улыбается блестящими губами с закрашенными прожилками, нет, прожилки блестят, это не прожилки там нет жилок и жил ну как это назвать, морщинки губ блестят, ямочка на подбородке глубока. Четвёртый жмёт большими пальцами кнопки телефона, играет, опустив ресницы прямо на щёки, а глаз не видно, ну точно играет, он нажимает на одни и те же, на одну и ту же, и сразу, и долго, наверное, он играет. Пятая – одна рука в шерстяной перчатке, вторая голая, гладкая и морщинистая, поглаживает трость, потом она открывает глаза, у неё бородавка в уголке, на внутреннем, на верхнем левом веке, как замочек, закрывает глаза, а замочек запирает как бородавка как замочек. А шестой продолжает читать. Чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара. Что это за музыка? И река совсем не изменилась. А эти дома на краю леса и берегу реки? Синий колодец. Плотина. Крыша такая странная у дома, у первого дома. Как у пагоды, что ли. А поле футбольное какое стало, вообще без травы. Бегают там по грязи. А домов столько. Бельё, балконы, дети, ничего не было. Колодец рядом с рекой – так делают тоже, что ли? Откуда там вода? Речная, что ли? Поставили дома, и чего вот поставили. Всё как настоящее, ничуть не уступает. Всё так похоже на настоящее, ничем не отличается от настоящего. Чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара. Ну и музыка. И кит ещё, почему кит? Посмотри сначала как будто вдаль, парень расклеивает объявления, тоже в наушниках, тоже клеевой карандаш, а глаза светлые такие, волосы коротко и аккуратно стрижены, глаз, светлый глаз, ты же видишь только один, но другой же такой же, ну ты предполагаешь, что скорее всего, парень высокий, в спортивной куртке и шапке и в спортивной шапке, что же это за музыка у неё? На щеке волоски. С сумкой через плечо на плече, и тоже клеевой карандаш, их учат? Клеить? Главное, быстро так. А ещё бывает девушка симпатичная, ну то есть такая, симпатичная, ну то есть не то чтобы там ну такая не то чтобы задумывалась, в голубой куртке, я видел такую, в голубой куртке, со светлыми волосами, и тени век тоже синие, ну то есть косметика, вся такая светлая, а в наушниках тяжёлый, какой-то жестокий какой-то и быстрый металл, ну тоже в наушниках, я видел такую. И почему? И тоже встал стоит у крайней, у последней двери и смотрит в стекло, молча и не двигаясь, ни на кого не смотрит, он думает, что все на него смотрят, потому что он расклеивает. А река совсем как настоящая, блестит, нет, не блестит, сверкает, нет, сталью, что-то сталью, но такой, тусклой. Что же это за музыка? Чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакара. Волоски на щеке, пушок на коже, над кожей. Светится. Бывают тени, помада, румяна, контурный карандаш. Подчёркивает выразительность глаз. Зрительно увеличивает. Удлинение ресниц. Подчёркивает выразительность глаз. Ну на самом деле они не такие, а кажутся. Тусклая светящаяся река. Стоит и смотрит в стекло он наверное потому что думает предполагаю думаю что он думает что на него смотрят. Я тоже думаю, что на меня смотрят, когда я не смотрю на других людей, а когда смотрю, никто на меня не смотрит, все на своё смотрят или не смотрят, но так кажется. Стоит и смотрит, ну точнее не двигаясь, не двигается осознанно. Вагон всё равно качает и трясёт и колеблет. И трясёт и колеблет, и колеблет и трясёт. Какая замечательная была река! Вечерняя, не сияющая и не блестящая, и не блистающая, и не стальная, а мягкая река, покрашенная мутно, нет, тёмно, нет, пыльно, пыльно-жёлтым. Но зачем же дома? Чак-бум-чакара, чак-бум-чакара, чак-бум-чакаракарекаракарекаракарекадомарекадоремакадо

рекамарокадемарокарекадаморакеромадоровародокеравород

варкермировакарекодалорекамирероракаревераверявериворе

равевиравекарекаварирорераверувераверишь, веришь? Веришь в существование? Веришь ли ты в существование других людей? Ну вот – ну вот. Веришь ли я, верю ли я, веришь ли я в сущевоствствствавование других людей? Ну вот – вот они. Они же сидят, стоят, они же совершенно другие. Ну – другие совсем. Они по-своему думают, по-своему ходят, едят, живут там. Да их тысячи в метро, да их миллионы в метро, я их видишь, ты их вижу, вот они. Ты думаешь, они похожи на тебя, а они совсем, ну совсем другие. Ну и похожи. Но есть ли они? Ну вот сами по себе? Когда ты на них не встретишь не смотришь не встретишь? Ну конечно. Ага, конечно! Ну конечно есть. Они сувщевствствствуют, они такие, существа. Но вот пока ты я их не видишь, вот они есть? А может и нет. Ну вот же они живут в домах там, едут в других вагонах метро, ждут на станциях. А вот вдруг? А вот вдруг – поезд приезжает, а там никого, потому что никого и не было? Ну тогда и поезда тоже не было и нет. Ну поезд же есть, я в нём едешь. Да кто тебе сказал? Да кто тебе и сказал-то такое? Но ты сталкиваешься также же также тоже и с их проявлениями: тексты, слова, фотографии, брошенные окурки, плевки. Ага, а в детстве, а в детстве, а в детстве тебе мне казалось иногда, ты думал иногда, что всё это фальсификация для тебя одного. Ага, а теперь даже и в фальсификацию не веришь. Ага, ну тогда что это? Ну ты вот веришь вообще в них? Верю, хули. Не верю, хули. Им-то что? Они и без меня хорошо проживут. Ага, но если их нет вот без тебя? Но плевки там, окурки? Следы после дождя? Ну вот же ты книжки читаешь – их кто написал? Или музыка. А фотографий столько. Ну вот же они. Но если их нет, пока я на них не смотрю? Но ты же смотришь, вот они, их снова шестеро, шесть. По числу сидений, ага. Первая, первой сидит женщина с симпатичным лицом и смешными ушами. Ну каким таким симпатичным? Ну каким таким смешным? С лицом, которое кажется мне симпатичным и смешным. Гладкие, зачёсанные назад в хвост волосы тоже делают её смешной: наверное, такая форма головы, что в хвост не стоило бы. Пухлые щёки круглые пухлые щёки. Уши снизу накрыты крупными серьгами или клипсами с крупными красными камнями прозрачными крупными красными камнями. Серьги или клипсы? Серьги или клипсы? Сумка её тоже украшена многочисленными огромными разноцветными искусственными кристаллами, пластмассовыми камнями разной формы. Пластмассовые камни, ага. Да сейчас всё пластмассовое. На пальцах тоже кольца с крупными украшениями. В общем, вся в каких-то камнях. И шуба, шубка, короткая, пушистая, с длинным серым мехом, серо-голубым мехом, и огромным воротником, и с огромным воротником. Рядом с ней, слева, по левую руку, подруга её подруга. Мне показалось кажется что это её подруга. Очень крупная женщина в рыжей дублёнке. Очень крупная, но очень пропорциональная. В колготках, чёрных колготках, сквозь которые. Ну что ли просвечивают ну что ли видны просвечивают круглые и красивые колени. Большое лицо, но все черты правильные и соразмерные, большое квадратное лицо. Крашеные с рыжинкой волосы, крашеные чуть рыжие волосы тоже собраны в хвост. Они обе с хвостами. Она, вторая, спокойна и невозмутима. Косметика наложена правильно и ровно. Хаха, много ты знаешь. Ну в общем, такая, красивая косметика. Ну то есть всё так красиво, ровно, незаметно. В её лице есть что-то мужское, крупность, крупнота, укрупнённость, но всё это смягчено. От такой женщины мужчины, наверное, ждут тяжести и нежности. Тяжести, хаха, и нежности, хаха, и тяжести. Или, наоборот, хотят подчинить такую, не унизив. Ну мужчины, какие ей нравятся, её ведь тоже не всякий. То есть поставить раком, но выебать нежно, поглаживая спину, и тяжело. За ней мужчина небольшой, плотный в меховой кепке, третий, с чёрными густыми усами, не раскрывая рта читает «Новую газету». Такому она не даст, не позволит, он и не дотянется, куда ему, с «Новой газетой». Рядом, четвёртый, мужчина с безбородым чувашским лицом, с лицом, показавшимся мне чувашским, с удлинёнными волосами, с волосами, длиннее, чем обычно, длиннее, чем ожидаешь от человека с таким лицом. Скулы высоки, лицо широко. «Московский комсомолец» раскрыт на всю длину. Он выставляет левую ногу. На ботинке не застёгнута молния. Малы? Жарко? Неисправность? Забыл? Разъехалась и не заметил? Возле, пятая, садится маленькая женщина в больших очках с затемнением и с шерстяной огромной красно-чёрной кепкой, закрывающей лоб и брови, закрывающей не только козырьком, закрывающей и остальным объёмом, такая кепка. Она сжимает пакет «Oriflame», он лежит по её ногам ровно и вертикально. Она замерла. Последним сидит мужчина пожилой, которого невозможно описать. Почему же невозможно, вот он сидит, вот и опиши. С круглой шерстяной шапки взгляд скользит, взгляд скользит, взгляд, скользит, хаха, сколлллль-зит, хаха. Круглая шерстяная шапка, с круглой шерстяной шапки перетекает перетечь на расплывчатое лицо, и стекает стечь по гладким морщинам и чертам на куртку широкую и с покатыми плечами, а внизу брюки тёмные и шерстяные, стрелка не выглажена, но она есть, и не скажешь, что её нет, но задержаться, застопориться, остановиться не на чем, а ботинки с закруглёнными носами и без шнурков. Да, и сумка на плечо. Сумка как сумка. Ну вот – сумка как сумка, и вот они есть. Вот они, шесть, а вот одна вышла, другие ушли, но они же были? Они же были! Были-ыбли. Но они же были! Были-ыбли. Были-ыбли. Были-ыбли. Были-ыбли. Были-ыбли. Эта здесь давно стоит. Сколько ей? Шестьдесят пять? Больше. Семьдесят? Меньше? Семьдесят? Ну пусть семьдесят. Были-ыбли. Умер сын, осталось 3е детей. Три е детей. Трое детей. Три е. Умер сын, осталось трое детей. Какие довольно наверное какие взрослые внуки. Сколько им? Тридцать? Двадцать пять? Ну вот сын, допустим, сын. А почему у неё бурое лицо? Не моется? Или это изнутри? А может, мажется, а потом снимает платок – и вот, и нате. Ну вот сын, допустим, сын. Ей семьдесят, ему, значит пятьдесят или сорок, ему было, от сорока до пятидесяти, ну допустим. И вот у него дети – если он в двадцать, то им двадцать-тридцать. А если в тридцать? Десять-двадцать. Десять-двадцать? Трое детей. А дети-то есть у неё? Были-ыбли. Однажды она держала вверх ногами. Стояла на платформе, сразу за стеной. Пряталась? Пряталась. Безграмотная неграмотная. Вверх ногами, а потом ещё держала – умерла дочь. Ну если в тридцать и в тридцать, то десять. Десять, одиннадцать, двенадцать. Десять, девять, восемь. Не верю. Кто ей это пишет? Чем она занималась, когда не. Вот она молодая – и что она? Были-ыбли. А ещё был совсем без ног, большие руки, с большими руками, маленькая носатая голова с очками, а на левой руке электронные часы. А ещё была в платке, шла с клюшкой по вагону, еле-еле, а доходя, дойдя до дверных площадок ещё и низко кланялась, и была она в платке. А ещё была – просила на корм животным, я помню, один день у неё котёнок, а другой – кутёнок. А ещё была – левая рука обрублена до ключицы, а на голове заколка и мелко-мелко волосы вились, и заколка в мелко вьющихся волосах, и лицо красно-бурое, но молодое, но обветренное. Были-ыбли. Были-ыбли. А ещё какие бывают, какие были? Были-ыбли,